- Похищение ты отбрасываешь? - спросил сыщик. - Вымогательство и шантаж - не такая уж редкость.
- Меня никто не шантажировал, - возразил Эдик. - Никто не звонил, не предъявлял никаких требований. И потом, я не столь богат, чтобы платить бандитам миллионы.
- А пятьдесят, сто тысяч долларов собрать тебе по силам?
- Такую сумму - да, без труда. Но это же мелочь!
- Смотря для кого. Ладно, предположим, Нану выкрали не с целью выкупа, а из мести. У тебя есть враги, Эдуард?
- Есть. У кого их нет? Но тогда кто-то уже сообщил бы о похищении Наны как об акте возмездия. Чтобы я помучился.
- Тоже верно, - согласился Смирнов. Замолчал, размышляя.
- Как вы познакомились со своей женой? - воспользовалась паузой Ева. - Это было сватовство, как принято в деловых кругах? Или романтическая случайность?
- Обыкновенно, - вздохнул Проскуров. - Я проезжал на своей машине мимо, она шла по улице… я засмотрелся, сердце дрогнуло. Решил познакомиться, притормозил. Нана обдала меня холодом, она была неприступна. Это меня заинтриговало. Вот, собственно, и все.
- А потом?
- Я обратил внимание, что мы встретились рядом с институтом искусств. Там неподалеку мой офис. Стал, проезжая, смотреть по сторонам, и снова встретил ее. Она училась на искусствоведа, готовилась к защите диплома. Я проявил настойчивость, изобретательность, и наконец мне удалось растопить лед в душе Наны.
- Она где-нибудь работает?
- Нет. Мы договорились, что поживем годик в свое удовольствие, тем более что я в состоянии обеспечить семью. А потом она сама решит, как ей быть, - захочет, я помогу ей найти работу по специальности; не захочет - пусть сидит дома. Меня любой вариант устроит.
- Где она жила до того, как вы поженились? - поинтересовался Всеслав.
- Снимала квартиру недалеко от института. Ее родители в Тбилиси, они пожилые люди. Нана - поздний ребенок. Им пришлось продать хорошую квартиру и переехать в меньшую, расстаться с загородным домом, чтобы платить за учебу единственной дочери. Они души в ней не чают! Я звонил старикам, осторожно выяснял, не у них ли Нана. Они уверены, что их дочь в Москве, со мной. Боже! - Господин Проскуров сжал голову руками и застонал. - Что мне делать? Идти в милицию, подавать в розыск? Пустая трата времени плюс нежелательная огласка.
- Нежелательная? Почему? - притворно удивился Смирнов.
- Будто ты не понимаешь? - взорвался гость. - Зачем мне лишние разговоры, сплетни и шум? Вдруг Нана вернется? Она не простит скандала. К тому же милиция пропавших ищет спустя рукава, лишь бы отделаться от наседающих родственников. Я надеюсь только на тебя, Славка! - Он налил себе полную рюмку коньяка, выпил залпом, перевел тоскливый взгляд со Смирнова на Еву. - Вы меня понимаете?
Она кивнула.
- Не происходило ли в последнее время, в Грузии, например, или перед самым отъездом из Москвы, чего-либо странного? - спросил сыщик. - Чего-то не соответствующего ситуации? Выходящего за привычные рамки?
Проскуров изрядно опьянел, маска вальяжного, избалованного жизнью человека окончательно с него слетела. Перед Всеславом и Евой сидел растерянный, глубоко оскорбленный в лучших чувствах, подавленный горем мужчина.
- Кажется, нет, - пытаясь сосредоточиться, выговорил он. - Никаких казусов, никаких неприятностей не было. Никаких размолвок между мной и Наной. В том-то и трагедия!
Красивая, ухоженная женщина лет сорока на вид сидела на открытой террасе и любовалась синевой моря, пестротой оживленной гавани с теснящимися рыбачьими баркасами, прогулочными катерами, с которых зазывали туристов на прогулку. Она закурила. Изящные длинные пальцы с перламутровыми ногтями сжимали ментоловую сигарету. Второй раз она приехала в бархатный сезон на Крит, на две недели, лежала на золотом песке, слушала шум финиковых пальм, вдыхала солоноватый воздух Средиземного моря. Воспоминания о первой поездке просыпались от каждого взгляда, каждого вдоха, полного йодистой свежести.
Феодора Евграфовна выросла в малообеспеченной семье. Ее отец, Евграф Рябов, работал токарем на подшипниковом заводе, половину зарплаты пропивал, а остальные деньги матери приходилось выбивать у него со скандалом. Хорошо хоть до драк не доходило. Мать всю жизнь промыкалась медсестрой за мизерную плату. Когда родилась дочь, она устроилась в детский садик, где сама могла бесплатно пообедать, за девочкой присмотреть и не потерять стаж для пенсии. Вообще-то Рябовы назвали дочку Федорой, а лишнее «о» перед буквой «д» она добавила себе сама, когда выросла. Ее отец весьма гордился своим неизбитым именем, и позаботился, чтобы и дочери было чем гордиться. Федора - не какая-нибудь там Катя или Оля, это звучит и сразу же привлекает внимание.
Вниманием к своему имени Федора была сыта по горло. Как ее только не дразнили! И «Федориным горем», и Федором, и тетей Федей, и… Впрочем, она не любила вспоминать детство, школьные годы и полунищую юность. Недостаток материальных средств она компенсировала зубрежкой и незаурядным упорством в достижении цели - решила, что будет учиться на «пятерки», и добывала их потом и кровью. Решила, что после школы поступит в престижную Плехановку, и поступила. Правда, из-за недостатка денег пришлось после второго курса перевестись на заочное, ну да не беда, зато устроилась на работу, бухгалтером на склад промышленных товаров. По окончании института стала заведующей тем же складом. Место доходное, хотя особо не похвастаешься: завскладом - не профессорша, не научный работник и не артистка. И снова Федора, теперь уже Феодора Евграфовна Рябова, компенсировала заурядность своей должности неусыпной заботой о внешности. От родителей она унаследовала средний рост, стройность, высокую грудь, пышные волосы и греческий профиль. Красота - дело наживное, что с блеском удалось доказать госпоже Рябовой. Она умело красилась, причесывалась, подчеркнуто дорого и элегантно одевалась и даже специально брала уроки чувственной пластики - сначала у преподавателя театрального училища, а затем у руководителя студии характерного танца. К тридцати годам Феодора создала шедевр - самое себя.